В Таиланде я прямо подряд почти встретила трёх прикольных кантонок (в смысле, китаянок из Гуандуна). Я всё хотела и хотела про это написать, но всё не писала и не писала. Вот сейчас, сидя в холодной мастерской крутого деревообрабатывающего китайца, которого мы между собой называем Лао Конь, в городе Чаочжоу, который хоть культурно и относится к Фуцзяни, но формально относится — к Гуандуну (то есть к Кантону), возьму да и напишу.
Первая сидела постоянно напротив меня в монастыре за завтраком и обедом и каждый раз с мудрым размышлением вынимала из своей тарелки какие-то детали, прежде чем начать поедать всё остальное. Это потом выяснилось, что она кантонка, когда мы потом болтать начали. По-английски она неплохо, в обшем-то, тоже говорила. Она была приземистая и плотная, коренастая такая, ростом мне по плечо. Не назвалась она мне никак, потому что я не спросила имени.
Вторую кантонку я встретила в городе Пай, она была циркачка и ходила всюду в трусах, и любой мог наблюдать очень сильные привлекательные ноги её. Она была ниже меня всего-то на полготовы, а как она назвалась, я уж не помню, каким-то англоморфным псевдонимом.
Она участвовала в крупном шоу, которое готовилось для какого-то европейского фестиваля, оно было акробатическое, световое и трюковое, циркаческое, танцевальное, моноколёсое, воздушногимнастическое и с привлечением искусственного интеллекта и виртуальной реальности. На тайских экспатах и туристах города Пай создатели его просто отрабатывали, демонстрируя за небольшие деньги из недели в неделю, каждый раз с небольшим новым достроенным кусочком и зачастую видоизменёнными другими частями. Я его видела только раз, потому что в Пае пробыла два дня, и в конце шоу в тот раз было сказано: а вместо восьмой части, где всё должно свестись воедино, у нас пока будет играть музыка из восьмой части! классная музка, ну! а вы, зрители, берите наши гимнастические снаряды и делайте с ними что хотите, свободная сцена!! ура! И я сидела и думала: вот они, эти люди, они же вот думают, что они-то и есть на острие иглы и тянут за собой эпоху вперёд, в будущее, так, как они, никто ещё не делал, они есть это самое ультрасовременное искусство, которое... про которое... из которого... и так далее, и тому подобное; и если они так думают, то такие они и есть.
И вот кантонка! Она сперва рассказала про своих кошек, что они научились открывать входную дверь и уходить гулять. А потом перешёл разговор на нынешнюю повсеместно увеличенную любовь к котам, что все себя желают нынче с котами ассоциировать. И она тогда сказала мне: я-то котов и люблю! Но я скорее не кот, а пёс. А все теперь перестали даже друг другу «привет» говорить, а говорят: мяу! (вместо привет) А мы с ней наполовину по-китайски говорим, то по-китайски, то по-английски, и вот «мяу» по-китайски созвучно названию народа «мяо» (только тон другой). Я вдруг и думаю: а вдруг она мяо? Мяо же южные (я уже знала, что она из Гуандуна). И спрашиваю об этом. А она говорит: ну нет, я не из народа мяо, а уже из мяукающего народа (不是苗族，就是喵族). И начинаем мы обе хохотать как дураки, и приходится окружающим объяснять, в чём дело.
Третья кантонка была самая неожиданная и странная, я таких прежде никогда не видала. Я стопила из Пая в Чианг Май, поймала прямую микроавтобусную машину на выезде из самого Пая, и водитель чуть-чуть говорил даже по-английски. А возле деревни Па Пэ (вроде так это следует писать) вдруг водитель останавливается, и я как-то понимаю, что он увидел ещё одного стопщика (я не увидела из-за анатомических особенностей микроавтобуса этого). И заходит очень маленький женский человек в монашеского вида светло-серых одеждах с большой чёрной косой и весь увешанный удивительными штуковинами: цветок гибискуса в волосах, обшитая цветными нитками кружка, деревянная декоративная маска тут, лента там, рюкзак с виду тоже словно бы сшит из лоскутов. Что это, кто это? По-тайски обращается к ней водитель, а в ответ получает очень неуверенное «Ай...» — ай, думаю я, что же должно последовать за этим «ай»? — и следует ясно что, тоже довольно неуверенное: «...донт спик тай». На каком же ты говоришь-то, боже мой? «чайниз», говорит! (чайниз, бог мой! чайниз!!) А водитель к ней обращает ужасно неуверенный вопрос с жутким тайским акцентом: «ни чюй на ли», а я ему вполне уверено и с большим удивлением: «ни хуй чжун вэнь ма?» — а он мне по-китайски: «немного!» и по-английски: «а ты спроси у неё, куда она едет!» — я и спрашиваю по-китайски, и она говорит, что в Чианг Май, и даже место точное называет. Ну и дальше выяснилось многое, почти всё. Она едет на Бали, а живёт сейчас большую часть времени на Хайнане, хотя происходит из Гуандуна. Она ростом ниже меня почти наполовину. Она что-то вроде путешественника по монастырям, хотя и не буддист. И сейчас едет из монастыря в Па Пэ. И знает и в Китае, где можно жить в монастыре бесплатно или за помощь в хозяйстве. И на Хайнань, говорит, приезжай. Приезжай, блин, говорит. А назвалась она 茄子, баклажан. Все китаисты могут догадаться, почему.
Такие были встреченные три кантонки.
Первая сидела постоянно напротив меня в монастыре за завтраком и обедом и каждый раз с мудрым размышлением вынимала из своей тарелки какие-то детали, прежде чем начать поедать всё остальное. Это потом выяснилось, что она кантонка, когда мы потом болтать начали. По-английски она неплохо, в обшем-то, тоже говорила. Она была приземистая и плотная, коренастая такая, ростом мне по плечо. Не назвалась она мне никак, потому что я не спросила имени.
Вторую кантонку я встретила в городе Пай, она была циркачка и ходила всюду в трусах, и любой мог наблюдать очень сильные привлекательные ноги её. Она была ниже меня всего-то на полготовы, а как она назвалась, я уж не помню, каким-то англоморфным псевдонимом.
Она участвовала в крупном шоу, которое готовилось для какого-то европейского фестиваля, оно было акробатическое, световое и трюковое, циркаческое, танцевальное, моноколёсое, воздушногимнастическое и с привлечением искусственного интеллекта и виртуальной реальности. На тайских экспатах и туристах города Пай создатели его просто отрабатывали, демонстрируя за небольшие деньги из недели в неделю, каждый раз с небольшим новым достроенным кусочком и зачастую видоизменёнными другими частями. Я его видела только раз, потому что в Пае пробыла два дня, и в конце шоу в тот раз было сказано: а вместо восьмой части, где всё должно свестись воедино, у нас пока будет играть музыка из восьмой части! классная музка, ну! а вы, зрители, берите наши гимнастические снаряды и делайте с ними что хотите, свободная сцена!! ура! И я сидела и думала: вот они, эти люди, они же вот думают, что они-то и есть на острие иглы и тянут за собой эпоху вперёд, в будущее, так, как они, никто ещё не делал, они есть это самое ультрасовременное искусство, которое... про которое... из которого... и так далее, и тому подобное; и если они так думают, то такие они и есть.
И вот кантонка! Она сперва рассказала про своих кошек, что они научились открывать входную дверь и уходить гулять. А потом перешёл разговор на нынешнюю повсеместно увеличенную любовь к котам, что все себя желают нынче с котами ассоциировать. И она тогда сказала мне: я-то котов и люблю! Но я скорее не кот, а пёс. А все теперь перестали даже друг другу «привет» говорить, а говорят: мяу! (вместо привет) А мы с ней наполовину по-китайски говорим, то по-китайски, то по-английски, и вот «мяу» по-китайски созвучно названию народа «мяо» (только тон другой). Я вдруг и думаю: а вдруг она мяо? Мяо же южные (я уже знала, что она из Гуандуна). И спрашиваю об этом. А она говорит: ну нет, я не из народа мяо, а уже из мяукающего народа (不是苗族，就是喵族). И начинаем мы обе хохотать как дураки, и приходится окружающим объяснять, в чём дело.
Третья кантонка была самая неожиданная и странная, я таких прежде никогда не видала. Я стопила из Пая в Чианг Май, поймала прямую микроавтобусную машину на выезде из самого Пая, и водитель чуть-чуть говорил даже по-английски. А возле деревни Па Пэ (вроде так это следует писать) вдруг водитель останавливается, и я как-то понимаю, что он увидел ещё одного стопщика (я не увидела из-за анатомических особенностей микроавтобуса этого). И заходит очень маленький женский человек в монашеского вида светло-серых одеждах с большой чёрной косой и весь увешанный удивительными штуковинами: цветок гибискуса в волосах, обшитая цветными нитками кружка, деревянная декоративная маска тут, лента там, рюкзак с виду тоже словно бы сшит из лоскутов. Что это, кто это? По-тайски обращается к ней водитель, а в ответ получает очень неуверенное «Ай...» — ай, думаю я, что же должно последовать за этим «ай»? — и следует ясно что, тоже довольно неуверенное: «...донт спик тай». На каком же ты говоришь-то, боже мой? «чайниз», говорит! (чайниз, бог мой! чайниз!!) А водитель к ней обращает ужасно неуверенный вопрос с жутким тайским акцентом: «ни чюй на ли», а я ему вполне уверено и с большим удивлением: «ни хуй чжун вэнь ма?» — а он мне по-китайски: «немного!» и по-английски: «а ты спроси у неё, куда она едет!» — я и спрашиваю по-китайски, и она говорит, что в Чианг Май, и даже место точное называет. Ну и дальше выяснилось многое, почти всё. Она едет на Бали, а живёт сейчас большую часть времени на Хайнане, хотя происходит из Гуандуна. Она ростом ниже меня почти наполовину. Она что-то вроде путешественника по монастырям, хотя и не буддист. И сейчас едет из монастыря в Па Пэ. И знает и в Китае, где можно жить в монастыре бесплатно или за помощь в хозяйстве. И на Хайнань, говорит, приезжай. Приезжай, блин, говорит. А назвалась она 茄子, баклажан. Все китаисты могут догадаться, почему.
Такие были встреченные три кантонки.
